Предлагаем вашему вниманию доклад иеромонаха Пантелеимона (Шибанова), насельника Рождество-Богородичного Санаксарского мужского монастыря, Краснослободской епархии прозвучавший в ходе работы регионального этапа Кирилло-Мефодиевских образовательных чтений «СВЯТОСТЬ СЛУЖЕНИЯ ОТЕЧЕСТВУ», посвященных 800-летию св. благоверного великого князя Александра Невского).
***
В Санаксарский обители святыми мощами почивают трое прославленных мужей: прп. Феодор Санаксарский, прп. Александр Исповедник и св.пр.воин Феодор Ушаков. И если праведный адмирал в силу исторически яркой и знакомой каждому ещё со школьной скамьи биографии пользуется широкой известностью, — про него пишут книги, статьи, складывают стихи, произносят проповеди, — то прп. Феодор и прп. Александр Исповедник находятся в некоторой незаслуженной информационной тени. Изданы жизнеописания, составленные архивариусом Санаксарский обители игуменом Венедиктом (Кулешовым), но, несомненно, их жизнь и подвиг заслуживают — и дальнейшего исследования, и более детального разговора. Тема конференции и конкретная тема данного доклада касается обоих, но для большей конкретики мне хотелось бы в рамках настоящего доклада говорить об одном, о человеке стараниями которого началась славная история нашей обители — прп. Феодоре Санаксарском.
В службе прп. Феодору есть наиболее точно характеризующие его слова: «…древним подобный был». Всю свою жизнь он хранил дух древнего монашества, не идя на компромиссы ни со светской, ни с церковной властями в тех вопросах, которые касались сути монашеского отречения и духовного руководства. Несомненно, он любил и чтил отечество земное, искренне служил ему в монашеском и иерейском чине, служил ему молитвой и подвигом. Но чем же ответило на это земное отечество? «Оного Феодора, лиша настоятельного и иеромонашеского звания, отослать яко человека беспокойного простым монахом в Соловецкий монастырь, перепоручив начальнику оного монастыря неослабное за ним смотрение», — значится в высочайшем повелении императрицы. А это, собственно, означает, что измеряя свою жизнь по законам отечества небесного, можно оказаться для земного отечества «яко человек беспокойный»…
Разговор о служении отечеству земному применительно к монашескому званию ставит нас перед довольно противоречивым на вид аспектом. Монашество — институт надмирный. Важнейшим «краеугольным камнем» его свт. Игнатий Брянчанинов полагает тот факт, «что монашество есть установление Божие, отнюдь не человеческое». Христианство, вообще, по сути, «не от мира сего». Но монашество, будучи мистическим ядро христианства, уже в этом материальном мире наиболее отчётливо являет ту область нашей веры, «где нет… ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного…»[1], где «нет уже ни Иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все… одно во Христе Иисусе»[2]. Торжество преображенного творения, явленное в эсхатологически обратной перспективе. Это можно видеть и в устройстве самих обителей, и в организации монашеского подвига. В этом — одно из главных существенных свойств иноческого отречения: жить в отечестве земном, здесь и сейчас, по духовным законам гражданина Отечества небесного. Рассуждая о приведённых словах ап. Павла свт. Иоанн Златоуст пишет: «Он не различает ни по племени, ни по достоинству, ни по предкам. Он не имеет ничего внешнего и не нуждается в нём». Вот — суть и свобода монашества! Оно не нуждается ни в чём внешнем. Оно не различает «ни по племени, ни по достоинству, ни по предкам». Всё, что в силу греховной порчи падшего человеческого естества разделяло на протяжении истории некогда единое и едино-язычное человечество на национальные, социальные и иные группы, должно быть преодолено иноком в процессе апофатического молитвенного восхождения. В приближении к состоянию «Божественного мрака», описанного псевдо-Дионисием и другими отцами-мистиками в своих знаменитых трактатах, стираются последние земные грани. Эта онтологическая вершина подвижнической лестницы определяет и первые её ступени, которые монах принимает на веру как необходимый деятельный вектор.
Особенно ярко это можно наблюдать сегодня на примере интернациональных монастырей: например, в монастыре святого Предтечи, основанном архимандритом Софронием Сахаровым в графстве Эссекс (Англия). В этой, во многом удивительной и нестандартной обители, несут свой иноческий подвиг русские, греки, французы, немцы, англичане, румыны и др. «Дробление» человечества и возникающие от этого неудобства и конфликты тут ощущаются особо остро. В своих беседах с насельниками (монахами и монахинями, т.к. это ещё и смешанный монастырь) старец неоднократно подчёркивал необходимость на пути к чистой молитве и обожению преодолевать всё, что касается вопросов социумов и менталитетов, языковых и этнических барьеров. А всё перечисленное, все эти так называемые барьеры, которые должны быть монахом разрушены, по сути, и является в нашем понимании предикатами земного отечества для каждого из нас.
Но в духовной жизни монаха это не порождает никакого внутреннего конфликта. Монах должен разрушить барьеры, должен разорвать путы, причём, включая и родственные, кровные связи, что является воистину «кровавым» подвигом — но при этом он не разрушает и не разделяет сам мир, исполненный этих барьеров и пут. Напротив, он любит его весь в целости, он стремится весь мир вместить в свою молитву и повести его к обожению, что собственно и было изначальной задачей Адама. Он стремится всё отечество земное собрать воедино, преобразить и привести его к Отечеству небесному, в котором он живет уже в плане бытийном, по необходимости оставаясь телом в рамках земного существования. Вот суть монашеской молитвы за мир. Такой молитвой служил миру прп. Феодор и такой молитве учил своих духовных детей. «Молю тебя, милостивый Господи, да познают тебя Духом Святым все народы земли!» — этими словами два с половиной века спустя обозначит продолжение и неизменность традиции прп. Силуан Афонский.
Тогда по каким законам живет монах? Очевидно, что единственным его каноном являются Евангельские заповеди. В поучениях и письмах прп. Феодора мы видим множество указаний на это. А евангельские заповеди в свою очередь являются живыми бытийными законами, по которым и существует Отечество небесное. Но тогда какова же была позиция древних иноков по отношению к отечеству земному? Ведь изначально Византия, а потом и Россия позиционировалили себя государствами православного вероисповедания. Как изначально монашество относилось к идее симфонии власти и церкви? Существует ли эта симфония в монашеском сознании?
В своей статье, затрагивающей данный вопрос, С.С. Хоружий пишет, что «с христианизацией Империи неизбежно возникали предпосылки возврата, нового внедрения римско-языческих установок, видевших в империи и власти священное начало. И этот возврат произошел. “Здесь кроется трагедия Византии: решили, будто государство как таковое может стать внутренне христианским … Готовый энтузиазм, с каким Церковь приняла имперское покровительство, никогда не был скорректирован продумыванием природы и роли государства или мирского общества в жизни падшего человечества”. Как четко утверждала знаменитая Шестая новелла Юстиниана, власть императора – столь же Божественного происхождения, что и священство, это суть “два величайших дара Божиих … из одного источника исходящих” и Богом поставленных начальствовать, соответственно, над всем мирским и над всем духовным. Если же служения иерейское и императорское совершаются оба должным образом, неущербно, то воцаряется “общая гармония” между “делами людскими” и “вещами Божественными”.
Совершенно очевидно, что такой тип сознания приводит к попытке освящения, сакрализации земного миропорядка. Власти, государства и в конечном счете императора -помазанника.
«Исихастское же сознание никогда не признало «симфонии» и «гармонии». В аскетическом дискурсе «мир» – онтологическое понятие, но «мирская власть» – отнюдь нет, она лишь деталь падшего мироустроения, и тип власти в мире не может изменить статуса и природы мира. «Именно из христианской империи начинается бегство”. Исихастский подвиг, в котором воплощается установка обóжения, со всею определенностью утверждает свою полярность христианской Империи, заставляя ставить вопрос: в каком вообще смысле, в каких пределах Империя является и способна быть христианской? – и оппозиция Империи и Пустыни предстает как явление, неизбежно сопутствующее «руслу обóжения»[3]. Юстинианово обоснование «симфонии» ссылкой на Халкидонский догмат, единство Божественной и человеческой природ во Христе, содержит по мнению отца Иоанна Меейндорфа “фундаментальную ошибку”, не делая разницы между тварной природой падшей, что присуща любой земной власти, и не падшей, что присуща только Христу.
С позиции служения отечеству земному уже само начало иноческого подвига прп. Феодора выглядит несколько неожиданно. В рамках настоящего доклада есть возможность разобрать подробно, пожалуй, только этот эпизод его жизни. Но он очень характерен и для всей его последующей жизни. С юности, капралом бомбардирской роты Преображенского полка, ему пришлось жить в сложное для Русской церкви время, которое историки называют «засильем немцев». Империя называлась православной, но, сакрализованная «помазанием свыше», власть руководствовалась совершенно иными законами. Жизнеописатель преподобного пишет, что «повидали преображенцы, нёсшие внутридворцовые караулы, немало весёлостей». За этими словами для вдумчивого читателя — яркий нравственный портрет. «И положи юноша Иоанн во уме своём, еже бы вся ему оставити: сан и отечество, и дружество, и вся мiра сего красная; и утаяся всех, устранится в молчании и поживи евангельски в тесноте…» — так говорится в архивном житии преподобного. Что же он предпринимает? «…Иоанн, наскоро собравшись, спешно выехал из столицы с одним слугой, как бы в родительский дом, желая лишь Обителей Отца Небесного. Отъехав далеко от города, юноша отпустил слугу, переоделся в нищенскую одежду и пошёл на берега Двины в поморские леса». «Бегство!..» — напишет жизнеописатель преподобного, не смея произнести слово, которым земное отечество подобный поступок именует. А именно — дезертирство! Но вместо этого позорного слова мы сегодня говорим о тонкой духовной интуиции юного Иоанна. «Послужить Отечеству, а если потребуется, то и голову сложить на поле брани — честью было для дворянина. Но продолжать быть невольником в греховном этом разгуле?.. И покорно ждать, когда внезапно настигнет пагуба — смерть духовная? Нет! он знал в себе призыв из иного мiра, он внутренне жил им… Бегали часто в те времена, бегали в том числе и из гвардии (документы свидетельствуют)… Но чтобы из Лейб-Гвардии бомбардирской роты Преображенского полка в пустыню к монашеским подвигам? Нет, такого бегства никогда не было»[4]. Спустя некоторое время он подтвердит своё намерение перед лицом императрицы, признав свой проступок, но и объяснив цель, с которой дезертирство было совершено. И посмею предположить, что благосклонность императрицы и её личное указание постричь Иоанна в монахи при Александро-Невской Лавре являются ничем иным, как свидетельством того, что законы отечества земного в этом случае благоговейно склонили голову перед законами отечества небесного.
Завершая доклад, хочется заметить, что тема очень обширна, и сегодня мы её коснулись лишь краем, лишь обозначили контуры. Хочется надеяться, что разговор непременно продолжится и тема подвига прп. Феодора Санаксарского, как хранителя духа древнего монашества, будет разобрана более обширно и детально. С юности своей этот великий муж, как повествует архивное житие, знал, что «и сам он хотя малая, однако некоторая есть мiра часть» и что эту часть земного отечества он должен преобразить по законам отечества небесного, которыми он всю свою жизнь и руководствовался.
[1] Кол. 3:11
[2] Гал. 3:28
[3] С.С. Хоружий. «Исихазм в Византии и России».
[4] Приемший огнь. Жизнь, страдания, подвиги преподобного Феодора Санаксарского. Автор-составитель игумен Венедикт (Кулешов). Стр. 25-27